Усохшее прошлое

Густав смотрел как парализованный, пред очами все ходило хаосом; «Дьявольский танец», - сообщило что-то в нем, и оба эти словоизвержения предстали маревом кучеряво корявых букв, как надпись к одноименной древней гравюре, виденной им однажды у торговца.

Он не мог откинуть глаза от тощих, как у скелета, лап бабки в сползающих тёмных, с зеленым отсветом, гольфах; в кошмаре желал было устремиться к дверцам, но смелость бросила его еще дотоле, чем он поразмыслил об этом. Прошедшее и нынешнее сплелись в нем в некую кошмарную явь, мчать от которой он был бессилен; кто его ведает, то ли сам он все еще юнн и та, что нынче пляшет возле него, вдруг обратилась из только что великолепной девы в ужасный труп с опустошенным ртом и взволнованными мятыми веками, то ли ее и его настоящая юность ни при каких обстоятельствах не существовала и токмо почудилась ему.

Эти неглубокие конечности в заплесневелых остатках обрысканных лаптей, каковые нынче суетились и топотали в ритм, - могли ли они являлись теми восхитительными опорами, что давно сводили его с ума?

«Она их веками не перодевает, по-другому дерма распалась бы на куски. Она отдыхает в них, - пролетел отрывок мнения, властно оттёртый иным: - Как страшно, мирянин еще при жизни истлевает в незримом панцире Фатума».

Два раза он отворял уста и снова, молча, закрывал – не издавалось звуков.

– Елизавета, –сказал он все-таки, – Лизель, тебе больно? – Блуждая по кухне, его взор заступорился на опустевшей глинянной тарелки из-под варева. – Гм. Конечно. Лиза, могу я тебе чем-нибудь угодить?

В давние моменты она питалась с фарфора; ошалев, он взглянул на грязную постель – хм, и… и отдыхала на царских ложах.

Не отрывая от лица ладоней, старуха неожиданно качнула головой. Слышимы были ее глухие стиснутые вздохи.